It's funnier in enochian (c)
АПД. Мне дали пять заданий, и я все закончила! Спасибо, товарищи =) Надеюсь, вам было интересно читать.
Надо немного размяться.
Хочу попробовать драббловый забег: вы мне даете 1-3 героев (СПН или РПС СПН) и задаете вопрос. Например: "Дин, Кас. Почему Дин не любит, когда ему говорят, что Кас в него влюблен". Или "Ричард Спейт, Себастьян Роше, Джаред Падалеки. Как избежать чувства неловкости?". Вопрос может быть любым, идиотским или наоборот ужасно пафосным, конкретным или совсем нет.
Попробую оперативно отреагировать.)
СПН. Дин, Сэм, Адам. Если Адам выберется из клетки, впишется ли он в семейство Винчестеров?
читать
**
- Ой, извини, чувак.
Это Дин, он задел стул Адама, пока протискивался к своему скрипучему и старому отпрыску мебельной семьи Бобби. Он старается поменьше смотреть на Адама, а когда смотрит, вынужденно, если Адам задает вопрос, например, тогда постоянно то извиняется невпопад, то глупо шутит. Глупо, но смешно, кстати, Адам никак не поймет, почему Сэм только досадливо отмахивается от его нелепых словечек и удачных цитат. Может быть, слишком привык к ним. Может быть, они у Сэма в голове звучат диновым голосом раньше, чем слетают с языка Дина.
Правильно: они братья, они семья. С Адамом их объединяет только четверть набора генов. Мамы-то у них разные. Они не росли вместе. Они друг другу не должники. Они друг за друга не в ответе.
Поэтому он все никак не возьмет в толк, почему Дин отводит глаза и извиняется за каждый нечаянный сантиметр задетой кожи.
- Все в порядке. Передай виски.
Дин остается сидеть, но Сэм встает с места, тянется к шкафу, хотя ему почти и тянуться-то не нужно, достает непочатую (но уже почему-то пыльную, как все в доме у Бобби) бутылку. Отворачивает крышку своими длинными, светлыми пальцами. Наступила зима, и загар младшего Винчестера, который он нагулял, расхаживая летом без майки и без души, совсем исчез.
Сэм наливает на два пальца Адаму и Дину, третью рюмку оставляет нетронутой. Дин смахивает свое, даже не глядя.
Он злился на них поначалу, что дергали его, сбивали с толку, пытались переманить на свою сторону, когда он еще не понимал даже, на каком он свете, только выбрался ведь из могилы, земля из под ногтей сыпалась. А они обращались с ним так, как будто знали его давно, и как будто он им что-то обещал - зная, но постоянно непроизвольно забывая, что в первую их встречу имели дело с сожравшим его гулем, а не с ним самим. Пусть он и понимал кое-что в его мозгах. Не существенно.
Он злился на них и потом, когда они бросили его в ангельском вычурном зале ожидания, не сумев уберечь от Михаила. А ведь он успел тогда поверить им. Дину.
Потом же, когда Михаил стал его частью, точнее, когда его тело стало мобилем для удобства архангела, он перестал злиться. В нем попросту не осталось места для злости, все заполонила обреченность. Мощь архангела была столь неоспоримой, необъяснимой, необъятной, что казалось глупым, что он когда-то надеялся на противостояние этой мощи каких-то смертных людей.
Правда, глупость обернулась реальностью, архангелы были повержены этими самыми смертными (хотя ну как - смертными), и Адам попал в клетку Люцифера. Его тело, его душа, тело Сэма, душа Сэма, тело Ника, душа Ника, и две ангельские сущности, которые представляли собой что-то отдельное, а лучше бы, конечно, ничего не представляли. С телами в аду ангелы особенно ничего поделать не могли, но с тремя душами порезвились, ничего не скажешь.
Об этом он не вспоминает, потому что ему нельзя об этом вспоминать, даже если бы он постарался, он не смог бы. Но факты он знает.
В любом случае, у Дина нет никаких оснований отводить взгляд. В том бою он потерял не меньше.
Адам оставался в клетке дольше, чем Сэм. И Дин назвал Сэма, когда Смерть предложил ему сделать выбор между двумя братьями. Но сам Адам тоже выбрал бы мать, а не отца... мать, а не Дина с Сэмом. Мать, а не кого-либо еще. Потому что она была его настоящей семьей, она и только она.
С этими двумя его объединяет разве что характер. Винчестерский, выдержанный поколениями, как крепкое горькое вино. Мать за голову от него хваталась, если быть честным. С Дином и Сэмом ему проще - в этом - да, проще, потому что они сами такие же. Упрямые, себе на уме, отчаянные люди, конченые люди, которые не умеют жалеть себя. Люди, которые редко любят, но если уж любят, то до самого конца, в прямом смысле, без экивоков, и иной раз - спаси господи от такой любви.
- Адам, ты останешься? Есть работа в Западной Вирджинии. Ругуру, скорее всего.
Он даже не спрашивает, "останешься" - в смысле, останешься без нас здесь, или "останешься" - в смысле, останешься с нами.
- Ребята, давайте бросим трепаться попусту. Я даже не умею стрелять. Вам толку от меня - как от пустой бутылки на вечеринке.
- Старшеклассники тебя бы не поняли, - начинает усмехаться Дин, но угасает под взглядом Сэма. - Если серьезно, чувак, ты учишься стрелять за десять минут.
- Откуда... - впрочем, ясно, откуда. Чертов гуль.
- Вопрос не в том, - говорит Сэм, наморщивая, по своему обыкновению, лоб. Так он становится похож то ли на сочувствующую медсестричку, то ли на актрису средних талантов, которая пытается сыграть сочувствующую медсестричку, о чем Адам ему немедленно и сообщает. Дин издает какой-то гавкающий звук и хлопает его по плечу.
- Ты стопудово мой брат. Не знаю насчет этого великана, но мне ты точно родня.
- Вы закончили семейный этюд? - уточняет Сэм. Его лоб гладок и за это Адам ему благодарен. Никаких больше фальшивых нот, только не здесь и не с ними.
- Да. Развивай мысль.
- Адам. Ты пережил столько, что назад не отмотать, это факт. И мы не можем принимать за тебя решений, хоть мы и твои старшие братья, - они оба обожают указывать на это, особенно Сэм, который никому ни разу не был старшим, - но ты знаешь нашу позицию. Такую жизнь, как наша, мы никому рекомендовать в рекламных проспектах не станем.
- "Наша позиция", - бормочет Адам, - вы прямо как неразлучная парочка. "Мы забеременели" и все такое.
- Рот закрой, - велит Дин.
Сэм только закатывает глаза.
- Идти мне некуда, - говорит Адам, - побывав в аду, не очень-то хочется возвращаться на медицинский.
- Почему? Оттянешь кому-то веселую экскурсию.
- Врач из меня все равно был бы никудышный... не тот характер. Всегда это чувствовал. Что касается смерти - все там будем. От судьбы не убежишь.
Братья молчат. Они никогда не поправляют посторонних, а свои никогда и не нуждаются в поправлениях. Адам, честно, не знает, из какой он сам теперь категории.
- Хочешь - оставайся с Бобби. Он пока тебя поднатаскает на матчасть.
Дин отводит взгляд. На этот раз это не жалость, это сомнение.
- Как будто в этом деле можно учиться на заочке, - озвучивает Адам его мысль. - Нет уж. Я в игре.
Дин встает, хлопает себя по карманам, убеждается, что все при нем - нож, зажигалка, мобильник, пистолет, кошелек. Он выглядит куда живее, чем полчаса назад. Адам вздыхает с облегчением. Положение недоабортированного ребенка ему претило с самого начала.
- Когда поедем, я поведу, - говорит он, тоже вставая.
Делает ли его частью семьи то, что он знает ответ заранее?
Fin
" Почему Сэм и Дин не убили Майкла?" Вот он как выглядит jaredjen.diary.ru/p180430998.htm (этот персонаж только в 8.04 появится)
читать
Сэму холодно. Слишком длинные ноги, слишком длинные руки - пока сердце кровь докачает, успеваешь замерзнуть. Но сейчас еще ничего - вот в подростковом возрасте, когда он только начал вытягиваться, пальцы порой казались настоящими ледышками. Дин никогда не трогал, не согревал, смеялся над детскими шерстяными варежками, в которые Сэм упрямо кутал руки, но потом, не спрашивая отца и, вообще, молча - перегибался через ручной тормоз и делал печку потеплее.
Они всегда сидели в Импале вместе на заднем сидении, даже когда Дин вырос и мог ездить спереди, не опасаясь штрафов полицейских.
Сэм давно уже не нескладный подросток, его тело давно уже ему стало как раз, он знает, как держать его в форме и давно не задевает при ходьбе об острые углы и не спотыкается. Пальцы его уже почти никогда не мерзнут. Но порой, в длинные осенние ночи, ему бывает холодно вновь так же, как бывало когда-то в детстве, особенно в таких местах, как здесь - в забытом богом сарае на забытом богом пустыре Северной Дакоты, в котором нет ни электричества, ни телефона, ни даже воды.
Дин бросает на него косой взгляд, поджимает губы. Сэм видит, что Дину хочется подойти и дотронуться, так, как не хотелось в детстве. Они никогда не говорят об этих вещах, но это зреет в воздухе, просто пока что - непроизносимо, невесомо.
Он закрывает глаза и на секунду отпускает себя (вообще - нельзя, но иногда, так, секундами, пусть, пусть!..) - представляет, как Дин подошел бы и дотронулся - тихо, словно виновато, опустился бы рядом на колени, стукаясь джинсой о потертые доски, обхватил бы своими теплыми пальцами его руку, неслышно прижал бы к чуть колючей своей щеке, и, может быть, может быть, повернул бы голову и губами...
Майкл шумно вздыхает, и Сэм возвращается в реальность. Юный вервольф сидит на кровати, рука его наручником прицеплена к ее спинке. В человеческом обличье он слаб, и незачем бояться, и незачем мучить его серебром. Наручники железные.
Они сидят так, кажется, уже целую вечность.
- Когда Ева укусила меня, - говорит Дин, - почти превратив в старшипа, Кас просто дотронулся до меня, и я вылечился. Пуф - и все, баста.
Впервые за долгое время на памяти Сэма Дин смотрит на "монстра" с жалостью. Это Дин-то, с его черно-белым видением мира.
Апокалипсис, Ад, Рай и Чистилище могут многое изменить в мироощущении человека.
Особенно Чистилище. Общежитие монстров, постоянная прописка после смерти.
Отстраненно Сэм думает, в чем тут дело - в том, что Майклу всего восемнадцать, или в чем-то еще.
- Интересно, ему это давалось бы так же легко - всегда, или... - незаданные вопросы и призраки тысяч убитых монстров висят в воздухе.
- Я умирать не собираюсь, - заявляет Майкл, - из меня хреновый суицидник. Я жить хочу.
Дин трет переносицу, страдальчески морщась.
Когда он начал видеть оттенки?..
- Послушай, - говорит Сэм, - нам это все не легче, чем тебе. Поверь, никто тут убивать никого не хочет. Мы не маньяки.
Как же холодно.
И нельзя не вспомнить, конечно, Мэдисон, которая умоляла Сэма убить ее.
И ведь он убил.
- Не хотелось бы совершать... ошибок. - с усилием говорит Дин. Он не очень похож сам на себя. Он, вообще, еще меньше похож на самого себя, чем был похож, когда вышел из Ада. Тогда он был - переломанный. Сейчас он... взрослый.
Только в их мире взросление означает сомнение.
С другой стороны, в их мире взросление означает еще и перемены. И, может быть...
- Кас тогда лопал души непрестанно. Сейчас едва ли можно ожидать от него такой прыти.
- Если его вообще можно... ожидать.
Они все ждали, когда он появится. Он должен был появится. Он не мог не появится - в этом мире Кас был единственным, кого любил Бог.
- Так или иначе - решать надо сейчас. Мы не можем оставаться с ним еще месяц, ждать следующего превращения. И на Каса нам нельзя надеяться.
Майкл ерзает на кровати. Он молод, юное тело его жаждет движения, ему тяжело даже сидеть долго на одном месте, не то что - умирать.
- Я буду запираться на ночь, приковываться наручниками или чем покрепче даже. Я смогу. Я еще никого не убил! - его майка залита кровью, как бы в насмешку над его словами. Но он действительно никого не убил - Сэм и Дин успели вовремя, и девчонка уже в госпитале. Она поправится.
- А если ты однажды сломаешь их? - дежурная фраза. Когда только такие фразы успели стать дежурными.
- Мой отец кузнец. Я не сломаю. Я обещаю, я клянусь!
Они переглядываются.
Когда-то такие крики что-то значили и для них - но с тех пор клятв было нарушено, что пивных банок выброшено.
Все во имя лучших побуждений, естественно, конечно, разумеется.
- Вы не имеете права за меня решать, - сжимает зубы Майкл, - у вас нет такого права.
- Хорошо, - неожиданно выдыхает Дин. Сэм смотрит на мелкие морщинки, разбегающиеся лучиками от углов его глаз. Красиво, но - Дин устал.
- Мы не имеем права на ошибку, вот какого права мы не имеем, - говорит Сэм, потому что кто-то должен это произнести.
- Мы не боги, - качает головой Дин. - И мы не убийцы. Хватит этого. Пойдем, Сэмми.
Он смотрит на брата еще секунду, а потом, поднявшись, отмыкает замок наручников и протягивает ключ Майклу.
- Будь осторожен, - что тут еще добавить. Они выходят из сарая, сначала Дин, не оборачиваясь, за ним Сэм. Он не знает, что сказать. На такие случаи в еженедельнике отца нет страницы.
Они садятся в машину, и Сэм глядит сначала перед собой просто так, а потом уже чувствует, что Дин смотрит на него сбоку, и не поворачивает головы все равно.
- Сэмми.
Теплые пальцы обхватывают его замерзшую ладонь, и Сэм вновь закрывает глаза.
Вокруг - тишина.
Дженс и Джаред обсуждают, нужен ли Дженсу ребёнок и если да - как и когда его заводить?
читать- Подержи, - Женевьев сует Дженсену Тома и принимается лихорадочно запихивать его курточки и штанишки в рюкзак. Дженсен, обхватив маленькую спину ладонью, как учила его Эшли (им нельзя опираться на попу, они еще маленькие, это не полезно для позвоночника, перераспределяй вес), рассеянно окидывает взглядом помещение. Дом Джареда похож на результат взрыва, причем взорвалась, естественно, лавка с детскими товарами. Всюду валяется разнообразная ерунда вроде погрызенных компьютерных мышей и старых телефонов (Том обожает продукцию Apple, уверяет Джаред, и всегда отличает, что стоит попробовать на зуб, а на что и смотреть не стоит), погремушек, мягких игрушек (которые Том в основном игнорирует, и только иногда швыряет ими об стену или в папу) крышек от баночек с детским питанием и заляпанных чем-то неопределенным слюнявчиков.
- Уборщица не приходила?
- Приходила, - смеется Женевьев, - только этого хватает на пару часов, максимум.
- Пока он спит?
- Пока они оба спят. А после - хаос в квадрате.
Она останавливается, наконец, переводит дух и вскидывает набитый до отказа рюкзак на плечо. Дженсен ловит на себе ее взгляд, какой-то новый, словно она тронута, что ли. На Женевьев это не очень похоже, и он мрачно спрашивает:
- Что?
- Ничего, - отвечает она, пожимая плечами и отбирая у него ребенка, - просто подумала, что некоторые фанатки бы убили кого-нибудь ради возможности вот так посмотреть на тебя с Томасом.
- Иди уже, - машет он рукой и садится на диван. Хорошо бы что-нибудь почитать, пока Джаред не спустится. Давненько он ничего не читал.
Дженсен не был бескультурным олухом, но и большим поклонником чтения он тоже не был. Однажды на конвенте его спросили, какую и когда он читал последнюю книгу. Он честно начал вспоминать, и вспомнил, когда - на своем свадебном путешествии.
Лучше бы он этого не делал.
Дженсен страдальчески морщится, вспоминая тот несколько истерический смех зала.
- А вот и ты, - Джаред спускался с лестницы, почесывая живот под растянутой майкой.
- А вот и ты, - откликается он, улыбаясь непроизвольно.
- Застал Жен?
- Да, она даже позволила мне подержать наследника.
- Можно подумать, ты не умеешь держать детей. Ты прирожденный папаша.
- Держать умею, а вот заводить собственных...
Смех Джареда на удивление похож на тот, о котором Дженсен только что вспоминал.
- Мне как-то казалось, что у тебя с этим все неплохо, - выдавливает он, наконец.
- Я имел в виду, - Дженсен сохраняет каменное выражение лица, - что это разные вещи.
- А ты бы, вообще, когда-нибудь, хотел бы?... - спрашивает Джаред, и он неожиданно серьезен.
Дженсен прикрывает глаза и откидывает голову назад. Джаред садится рядом с ним и кладет ему руку на колено. Он никогда не может долго без тактильного контакта.
- Данииль не хотела детей, - говорит он, наконец, - мы это почти не обсуждали. Мне кажется, может быть, она и не может их иметь.
- Ты не знаешь? - Джаред очень удивлен.
- Нет. Я думал, настанет время, придет нужный момент, и мы все обсудим, а пока - мол, в любом случае, рано. Она никогда не говорила на эту тему, просто обходила ее, если что.
- Странно, - Джаред трясет головой. Дети - это то, что они с Жен обсуждали чуть ли не на третьем свидании. - Но теперь...
- Но теперь вопрос Данииль отпал, - заканчивает Дженсен.
- И?
- И - не знаю, Джей, не знаю. Когда я думаю про это, то вспоминаю про Леви, и... - рука Джареда перемещает к его плечу, стискивает его. - Блок какой-то.
- Но ты же знаешь, один больной ребенок в семье это не...
- Я люблю его, - Дженсен не слушает, - я его очень люблю, ты знаешь. Но.
- Я понимаю, - кивает Джаред и придвигается поближе.
- Пока ведь в любом случае рано, да? - Дженсен сдвигает брови и выглядит в этот момент очень юным и каким-то потерянным. - Еще есть время?
- Конечно. Ты в самом соку и еще долго таким и будешь, - шутит Джаред встревоженно.
Они сидят еще некоторое время молча, а потом, не сговариваясь, встают и принимаются одевать куртки.
Пора пропустить по стаканчику "У Джо".
Джаред, Дженсен. Так что было в том письме?
читать
Дженсен ненавидит высокие пороги - вечно спотыкается об них, не умеет смотреть под ноги, хотя у актеров привычка видеть пол не боковым - "нижним" зрением - является обязательной, ведь ногами всегда надо точно попадать в отметки, на которые будет нацелена камера. Но по неизвестным причинам на пороги - и на неуместно высокие ступеньки, кстати, тоже - нижнее зрение Дженсена не распространяется. Вот и сейчас он, словно выброшенная на сушу каракатица, кувыркается с очередного порога вниз, размахивая руками.
Джаред ловит, по своему обыкновению, вовремя.
- Прибереги свои таланты для бассейна, - советует он.
- Что-то ты, брат, нервный.
- Не я летел только что вниз носом.
Дженсен приподнимает брови, но Джаред пожимает плечами и отворачивается.
Остается только вздохнуть. Кофе, где кофе. Пусть сейчас будет слишком горьким - то, что надо.
Миша стоит, склонив голову, и изучает бревенчатую стену. Дженсен подходит к нему, чтобы не стоять дольше около Джареда. Джаред тоже удаляется в противоположном направлении, как будто до этого стоял тут только потому, что заранее знал, что Дженсен навернется, и воспринимая дальнейшее как свою тяжелую обязанность.
- Муравьи шли сначала вниз, - сообщает Миша, - теперь они идут вверх.
Дженсен хмыкает.
- Может быть, у них конец рабочего дня?
Миша задумывается.
- Нет, - говорит он, не поясняя. Дженсен снова вздыхает и садится на стул с надписью "Джаред Падалеки". Ему кажется, что его спина нагревается от этого сразу, как будто ему не стоило сюда садиться.
Или стоило, наоборот.
- Кофе, Экклз, - протянутый ему стакан уже остыл, но Дженсен не в том настроении, чтобы ворчать. Он и обычно не ворчит, что уж там. Не тот характер. Скорее будет просто сидеть мрачно, пока не придет Джаред, например.
Только не сейчас.
Джаред на другом конце помещения смеется нарочито громко, его смех отражается от стен и превращается в гул ударов по медной кастрюле.
Пора работать, черт возьми.
Происходит неизбежный съемочный день, и в какой-то момент Дженсен, наконец, понимает. По случайно брошенным словам, по неловкой паузе, по жестам. В лучших их традициях.
Но он ждет и молчит.
Терпение Джареда лопается к вечеру. В машине с Клиффом они едут с уже лопнувшим джаредовым терпеним. Джаред неотрывно смотрит на него, как будто внутри терпения оказался нервно-паралитический газ, и вышедши на свободу, он замкнул шею Падалеки в одном положении.
Когда они выходят из машины, то не успевают даже дойти до двери дома, как он открывает рот.
- Так что было в том конверте?
Письмо племянникам. Бумажка, испещренная попытками Дженсена нарисовать... что-нибудь. Они всегда этого требовали, и он всегда как не умел рисовать, так и не совершенствовался. Поэтому заклеивал он конверт, смеясь сам над собой.
- В том конверта была записка, - он вставляет ключ в замочную скважину, - а в ней вопрос "я тебе нравлюсь?" и квадратики для галочек: "да", "нет", "не скажу". Только я ее не отправил. Нам ведь лет тринадцать, судя по всему, и я побаиваюсь.
Джаред выругивается коротко и прижимается лбом к его затылку. У Дженсена на момент перехватывает дыхание и дверь вместе с косяком, порогом и стенами вокруг плывет перед его глазами.
Но потом он все-таки поворачивает ключ, и они входят в дом.
Сэм в конце седьмого сезона, после исчезновения Дина и Каса
читать
После того, как Сэм получил назад свою душу, его разрывало от ужаса: постоянно натыкаться на клочки того, что ты натворил, когда был не в себе. Ты или не ты? Дин говорил, "не ты, конечно, не ты". Но Сэм знал, чье лицо видели обманутые люди, чье лицо улыбалось получавшим деньги проституткам и оставалось нейтральным перед прощавшимся с жизнью "живцами", которых так удобно было использовать в охоте на вампиров, например.
Потом Кас уничтожил Стену, отделявшую спокойствие от ада в его голове. И ад вернулся, принеся с собой Люцифера. И Люцифер шествовал по его сознанию, как всадники Апокалипсиса - по земле; так, будто жили там всегда и забирали любое, как свое.
Но Дин научил его различать виды боли, листать их, как энциклопедию в школьной библиотеке, распознавать, как энтомолог бабочек. Дин понимал в боли, понимал поболее, чем кто иной из топчущих землю. Он учился этой науке под землей.
Боль очищала и причащала. Нет, то были не вериги и не бичи, но иногда Сэм понимал монахов, истязавших себя, чтобы дойти до нужного.
Впрочем, он понимал и страдающих ожирением, мучительно голодающих на диетах. Или сексоголиков, зарекшихся на целибат. Или детей с демонической кровью в венах, которые не отдаются порывам впиться в чужое горло под парой черных глаз.
Это, в принципе, все один черт. Не давать себе воли, не отпускать себя, иначе - бездна.
Впрочем, в его соблазне сладкого было мало. Люцифер смеялся и манил его пальцем. Еще он много рассказывал ему - про отца, про мать, про друзей из колледжа, про то, как именно все в жизни Сэма было спланировано мановениями его пальцев-слуг еще до того, как Сэм родился. Еще - про Дина.
Надо было терпеть и не слушать, учиться верить, что Люцифер рядом - не на самом деле.
Зато не отвлекаешься на всякую ерунду: например, не ненавидишь Каса. Это, в любом случае, задача Дина, ну конечно. Пусть и не его Стену недобог-переангел уничтожил одним касанием холодного пальца. Естественно, это неважно. Не в их случае.
(У бога, наверное, были бы теплые руки.)
(Если бы он вдруг решил все-таки удостоить их своим присутствием. А он бы не решил.).
Иногда ему кажется, что эмоции одного живого человека распределяются у них с Дином по двум черепушкам. Кому-то иногда недоливают. Сэм предпочитал считать, что Дину, хотя знал, что неправда.
Ему потребовалось не так уж много. Он вылечился. Ну, настолько, насколько они вообще это умели.
"Я себя чувствую хорошо, Дин. Я больше не чувствую себя виноватым".
"О, как с тобой будет весело теперь ехать рядом, зашибись", - мрачно.
Еще бы, куда ему такое понять. Дин плохо понимал его рационально, зато отлично - чутьем, оно его никогда не подводило, ни разу.
Сэм привык опираться на него. Каким бы не чувствовал себя целым.
(А он чувствовал себя как никогда целым. И все таки.)
- Дин? Дин! ДИН!
В то, что Дина не было рядом, не возможно было поверить.
В детстве Сэму приснился сон, а нем вервольф отхватил у него нижнюю половину туловища, совсем, так, что осталось только по грудь. Во сне он слепо полз за вервольвом, за остатками своих ног, и боли не было - был леденящий душу ужас - что позднопозднопоздно.
Тот сон казался ерундой теперь.
В то, что Дина не было рядом, невозможно было поверить. Да он и не поверил, схватился за карман. Сделал какие-то шаги. Надо позвонить... Бобби умер, Руфус, Элен... даже тот сумасшедший параноик. Бальтазар мертв. Кас - Кас исчез. Кэмпбелов нет, последнего он пристрелил сам.
Он сглотнул. Никого. Никого вообще. Все равно не веришь, нет, как же, только не с ними - только не Дин - только вот шаги дальше делать некуда. Он уставился на свои ботинки, на то, как они упираются в вымытый пол. И все-таки пошел, оглушенный тишиной и собственным сердцебиением.
Импала встретила его молчаливо.
- Детка, - сказал он ей, и понял, что сейчас комок в горле закончится чем-то нехорошим. Он никогда раньше не разговаривал с машиной, это была шиза Дина и только его. Отец тоже такого обыкновения не имел. - Детка, что нам теперь делать, а? - горло-таки пережало и он заткнулся.
Бензобак почти на нуле. Нужно заправиться. Вот что нужно сделать. Дин бы... а, закрой рот, Сэм. Никаких "Дин бы".
На мгновение ему кажется, что он видит в верхнем зеркале Люцифера, но он вдавливает педаль газа в пол и иллюзия исчезает.
До ближайшей заправки полтора километра.
Впереди - работа. Конечно, работа. Много-много очерченных мелом кругов и знаков, сожженных свечей, порезов от бумаги ксерокопий из библиотек. Как было, когда Дин был в аду, и он посадил себе зрение и стер все пальцы о кости, алтари и монеты.
(Тогда, кстати, не помогло ни хрена. Без Каса Дин бы там в аду и остался).
- Ну так я стал умнее, - говорит он самому себе и, смотря в зеркало, сужает глаза. - Я стал старше.
Импала слушает его, притихнув, как настороженная кошка.
Надо немного размяться.
Хочу попробовать драббловый забег: вы мне даете 1-3 героев (СПН или РПС СПН) и задаете вопрос. Например: "Дин, Кас. Почему Дин не любит, когда ему говорят, что Кас в него влюблен". Или "Ричард Спейт, Себастьян Роше, Джаред Падалеки. Как избежать чувства неловкости?". Вопрос может быть любым, идиотским или наоборот ужасно пафосным, конкретным или совсем нет.
Попробую оперативно отреагировать.)
СПН. Дин, Сэм, Адам. Если Адам выберется из клетки, впишется ли он в семейство Винчестеров?
читать
**
- Ой, извини, чувак.
Это Дин, он задел стул Адама, пока протискивался к своему скрипучему и старому отпрыску мебельной семьи Бобби. Он старается поменьше смотреть на Адама, а когда смотрит, вынужденно, если Адам задает вопрос, например, тогда постоянно то извиняется невпопад, то глупо шутит. Глупо, но смешно, кстати, Адам никак не поймет, почему Сэм только досадливо отмахивается от его нелепых словечек и удачных цитат. Может быть, слишком привык к ним. Может быть, они у Сэма в голове звучат диновым голосом раньше, чем слетают с языка Дина.
Правильно: они братья, они семья. С Адамом их объединяет только четверть набора генов. Мамы-то у них разные. Они не росли вместе. Они друг другу не должники. Они друг за друга не в ответе.
Поэтому он все никак не возьмет в толк, почему Дин отводит глаза и извиняется за каждый нечаянный сантиметр задетой кожи.
- Все в порядке. Передай виски.
Дин остается сидеть, но Сэм встает с места, тянется к шкафу, хотя ему почти и тянуться-то не нужно, достает непочатую (но уже почему-то пыльную, как все в доме у Бобби) бутылку. Отворачивает крышку своими длинными, светлыми пальцами. Наступила зима, и загар младшего Винчестера, который он нагулял, расхаживая летом без майки и без души, совсем исчез.
Сэм наливает на два пальца Адаму и Дину, третью рюмку оставляет нетронутой. Дин смахивает свое, даже не глядя.
Он злился на них поначалу, что дергали его, сбивали с толку, пытались переманить на свою сторону, когда он еще не понимал даже, на каком он свете, только выбрался ведь из могилы, земля из под ногтей сыпалась. А они обращались с ним так, как будто знали его давно, и как будто он им что-то обещал - зная, но постоянно непроизвольно забывая, что в первую их встречу имели дело с сожравшим его гулем, а не с ним самим. Пусть он и понимал кое-что в его мозгах. Не существенно.
Он злился на них и потом, когда они бросили его в ангельском вычурном зале ожидания, не сумев уберечь от Михаила. А ведь он успел тогда поверить им. Дину.
Потом же, когда Михаил стал его частью, точнее, когда его тело стало мобилем для удобства архангела, он перестал злиться. В нем попросту не осталось места для злости, все заполонила обреченность. Мощь архангела была столь неоспоримой, необъяснимой, необъятной, что казалось глупым, что он когда-то надеялся на противостояние этой мощи каких-то смертных людей.
Правда, глупость обернулась реальностью, архангелы были повержены этими самыми смертными (хотя ну как - смертными), и Адам попал в клетку Люцифера. Его тело, его душа, тело Сэма, душа Сэма, тело Ника, душа Ника, и две ангельские сущности, которые представляли собой что-то отдельное, а лучше бы, конечно, ничего не представляли. С телами в аду ангелы особенно ничего поделать не могли, но с тремя душами порезвились, ничего не скажешь.
Об этом он не вспоминает, потому что ему нельзя об этом вспоминать, даже если бы он постарался, он не смог бы. Но факты он знает.
В любом случае, у Дина нет никаких оснований отводить взгляд. В том бою он потерял не меньше.
Адам оставался в клетке дольше, чем Сэм. И Дин назвал Сэма, когда Смерть предложил ему сделать выбор между двумя братьями. Но сам Адам тоже выбрал бы мать, а не отца... мать, а не Дина с Сэмом. Мать, а не кого-либо еще. Потому что она была его настоящей семьей, она и только она.
С этими двумя его объединяет разве что характер. Винчестерский, выдержанный поколениями, как крепкое горькое вино. Мать за голову от него хваталась, если быть честным. С Дином и Сэмом ему проще - в этом - да, проще, потому что они сами такие же. Упрямые, себе на уме, отчаянные люди, конченые люди, которые не умеют жалеть себя. Люди, которые редко любят, но если уж любят, то до самого конца, в прямом смысле, без экивоков, и иной раз - спаси господи от такой любви.
- Адам, ты останешься? Есть работа в Западной Вирджинии. Ругуру, скорее всего.
Он даже не спрашивает, "останешься" - в смысле, останешься без нас здесь, или "останешься" - в смысле, останешься с нами.
- Ребята, давайте бросим трепаться попусту. Я даже не умею стрелять. Вам толку от меня - как от пустой бутылки на вечеринке.
- Старшеклассники тебя бы не поняли, - начинает усмехаться Дин, но угасает под взглядом Сэма. - Если серьезно, чувак, ты учишься стрелять за десять минут.
- Откуда... - впрочем, ясно, откуда. Чертов гуль.
- Вопрос не в том, - говорит Сэм, наморщивая, по своему обыкновению, лоб. Так он становится похож то ли на сочувствующую медсестричку, то ли на актрису средних талантов, которая пытается сыграть сочувствующую медсестричку, о чем Адам ему немедленно и сообщает. Дин издает какой-то гавкающий звук и хлопает его по плечу.
- Ты стопудово мой брат. Не знаю насчет этого великана, но мне ты точно родня.
- Вы закончили семейный этюд? - уточняет Сэм. Его лоб гладок и за это Адам ему благодарен. Никаких больше фальшивых нот, только не здесь и не с ними.
- Да. Развивай мысль.
- Адам. Ты пережил столько, что назад не отмотать, это факт. И мы не можем принимать за тебя решений, хоть мы и твои старшие братья, - они оба обожают указывать на это, особенно Сэм, который никому ни разу не был старшим, - но ты знаешь нашу позицию. Такую жизнь, как наша, мы никому рекомендовать в рекламных проспектах не станем.
- "Наша позиция", - бормочет Адам, - вы прямо как неразлучная парочка. "Мы забеременели" и все такое.
- Рот закрой, - велит Дин.
Сэм только закатывает глаза.
- Идти мне некуда, - говорит Адам, - побывав в аду, не очень-то хочется возвращаться на медицинский.
- Почему? Оттянешь кому-то веселую экскурсию.
- Врач из меня все равно был бы никудышный... не тот характер. Всегда это чувствовал. Что касается смерти - все там будем. От судьбы не убежишь.
Братья молчат. Они никогда не поправляют посторонних, а свои никогда и не нуждаются в поправлениях. Адам, честно, не знает, из какой он сам теперь категории.
- Хочешь - оставайся с Бобби. Он пока тебя поднатаскает на матчасть.
Дин отводит взгляд. На этот раз это не жалость, это сомнение.
- Как будто в этом деле можно учиться на заочке, - озвучивает Адам его мысль. - Нет уж. Я в игре.
Дин встает, хлопает себя по карманам, убеждается, что все при нем - нож, зажигалка, мобильник, пистолет, кошелек. Он выглядит куда живее, чем полчаса назад. Адам вздыхает с облегчением. Положение недоабортированного ребенка ему претило с самого начала.
- Когда поедем, я поведу, - говорит он, тоже вставая.
Делает ли его частью семьи то, что он знает ответ заранее?
Fin
" Почему Сэм и Дин не убили Майкла?" Вот он как выглядит jaredjen.diary.ru/p180430998.htm (этот персонаж только в 8.04 появится)
читать
Сэму холодно. Слишком длинные ноги, слишком длинные руки - пока сердце кровь докачает, успеваешь замерзнуть. Но сейчас еще ничего - вот в подростковом возрасте, когда он только начал вытягиваться, пальцы порой казались настоящими ледышками. Дин никогда не трогал, не согревал, смеялся над детскими шерстяными варежками, в которые Сэм упрямо кутал руки, но потом, не спрашивая отца и, вообще, молча - перегибался через ручной тормоз и делал печку потеплее.
Они всегда сидели в Импале вместе на заднем сидении, даже когда Дин вырос и мог ездить спереди, не опасаясь штрафов полицейских.
Сэм давно уже не нескладный подросток, его тело давно уже ему стало как раз, он знает, как держать его в форме и давно не задевает при ходьбе об острые углы и не спотыкается. Пальцы его уже почти никогда не мерзнут. Но порой, в длинные осенние ночи, ему бывает холодно вновь так же, как бывало когда-то в детстве, особенно в таких местах, как здесь - в забытом богом сарае на забытом богом пустыре Северной Дакоты, в котором нет ни электричества, ни телефона, ни даже воды.
Дин бросает на него косой взгляд, поджимает губы. Сэм видит, что Дину хочется подойти и дотронуться, так, как не хотелось в детстве. Они никогда не говорят об этих вещах, но это зреет в воздухе, просто пока что - непроизносимо, невесомо.
Он закрывает глаза и на секунду отпускает себя (вообще - нельзя, но иногда, так, секундами, пусть, пусть!..) - представляет, как Дин подошел бы и дотронулся - тихо, словно виновато, опустился бы рядом на колени, стукаясь джинсой о потертые доски, обхватил бы своими теплыми пальцами его руку, неслышно прижал бы к чуть колючей своей щеке, и, может быть, может быть, повернул бы голову и губами...
Майкл шумно вздыхает, и Сэм возвращается в реальность. Юный вервольф сидит на кровати, рука его наручником прицеплена к ее спинке. В человеческом обличье он слаб, и незачем бояться, и незачем мучить его серебром. Наручники железные.
Они сидят так, кажется, уже целую вечность.
- Когда Ева укусила меня, - говорит Дин, - почти превратив в старшипа, Кас просто дотронулся до меня, и я вылечился. Пуф - и все, баста.
Впервые за долгое время на памяти Сэма Дин смотрит на "монстра" с жалостью. Это Дин-то, с его черно-белым видением мира.
Апокалипсис, Ад, Рай и Чистилище могут многое изменить в мироощущении человека.
Особенно Чистилище. Общежитие монстров, постоянная прописка после смерти.
Отстраненно Сэм думает, в чем тут дело - в том, что Майклу всего восемнадцать, или в чем-то еще.
- Интересно, ему это давалось бы так же легко - всегда, или... - незаданные вопросы и призраки тысяч убитых монстров висят в воздухе.
- Я умирать не собираюсь, - заявляет Майкл, - из меня хреновый суицидник. Я жить хочу.
Дин трет переносицу, страдальчески морщась.
Когда он начал видеть оттенки?..
- Послушай, - говорит Сэм, - нам это все не легче, чем тебе. Поверь, никто тут убивать никого не хочет. Мы не маньяки.
Как же холодно.
И нельзя не вспомнить, конечно, Мэдисон, которая умоляла Сэма убить ее.
И ведь он убил.
- Не хотелось бы совершать... ошибок. - с усилием говорит Дин. Он не очень похож сам на себя. Он, вообще, еще меньше похож на самого себя, чем был похож, когда вышел из Ада. Тогда он был - переломанный. Сейчас он... взрослый.
Только в их мире взросление означает сомнение.
С другой стороны, в их мире взросление означает еще и перемены. И, может быть...
- Кас тогда лопал души непрестанно. Сейчас едва ли можно ожидать от него такой прыти.
- Если его вообще можно... ожидать.
Они все ждали, когда он появится. Он должен был появится. Он не мог не появится - в этом мире Кас был единственным, кого любил Бог.
- Так или иначе - решать надо сейчас. Мы не можем оставаться с ним еще месяц, ждать следующего превращения. И на Каса нам нельзя надеяться.
Майкл ерзает на кровати. Он молод, юное тело его жаждет движения, ему тяжело даже сидеть долго на одном месте, не то что - умирать.
- Я буду запираться на ночь, приковываться наручниками или чем покрепче даже. Я смогу. Я еще никого не убил! - его майка залита кровью, как бы в насмешку над его словами. Но он действительно никого не убил - Сэм и Дин успели вовремя, и девчонка уже в госпитале. Она поправится.
- А если ты однажды сломаешь их? - дежурная фраза. Когда только такие фразы успели стать дежурными.
- Мой отец кузнец. Я не сломаю. Я обещаю, я клянусь!
Они переглядываются.
Когда-то такие крики что-то значили и для них - но с тех пор клятв было нарушено, что пивных банок выброшено.
Все во имя лучших побуждений, естественно, конечно, разумеется.
- Вы не имеете права за меня решать, - сжимает зубы Майкл, - у вас нет такого права.
- Хорошо, - неожиданно выдыхает Дин. Сэм смотрит на мелкие морщинки, разбегающиеся лучиками от углов его глаз. Красиво, но - Дин устал.
- Мы не имеем права на ошибку, вот какого права мы не имеем, - говорит Сэм, потому что кто-то должен это произнести.
- Мы не боги, - качает головой Дин. - И мы не убийцы. Хватит этого. Пойдем, Сэмми.
Он смотрит на брата еще секунду, а потом, поднявшись, отмыкает замок наручников и протягивает ключ Майклу.
- Будь осторожен, - что тут еще добавить. Они выходят из сарая, сначала Дин, не оборачиваясь, за ним Сэм. Он не знает, что сказать. На такие случаи в еженедельнике отца нет страницы.
Они садятся в машину, и Сэм глядит сначала перед собой просто так, а потом уже чувствует, что Дин смотрит на него сбоку, и не поворачивает головы все равно.
- Сэмми.
Теплые пальцы обхватывают его замерзшую ладонь, и Сэм вновь закрывает глаза.
Вокруг - тишина.
Дженс и Джаред обсуждают, нужен ли Дженсу ребёнок и если да - как и когда его заводить?
читать- Подержи, - Женевьев сует Дженсену Тома и принимается лихорадочно запихивать его курточки и штанишки в рюкзак. Дженсен, обхватив маленькую спину ладонью, как учила его Эшли (им нельзя опираться на попу, они еще маленькие, это не полезно для позвоночника, перераспределяй вес), рассеянно окидывает взглядом помещение. Дом Джареда похож на результат взрыва, причем взорвалась, естественно, лавка с детскими товарами. Всюду валяется разнообразная ерунда вроде погрызенных компьютерных мышей и старых телефонов (Том обожает продукцию Apple, уверяет Джаред, и всегда отличает, что стоит попробовать на зуб, а на что и смотреть не стоит), погремушек, мягких игрушек (которые Том в основном игнорирует, и только иногда швыряет ими об стену или в папу) крышек от баночек с детским питанием и заляпанных чем-то неопределенным слюнявчиков.
- Уборщица не приходила?
- Приходила, - смеется Женевьев, - только этого хватает на пару часов, максимум.
- Пока он спит?
- Пока они оба спят. А после - хаос в квадрате.
Она останавливается, наконец, переводит дух и вскидывает набитый до отказа рюкзак на плечо. Дженсен ловит на себе ее взгляд, какой-то новый, словно она тронута, что ли. На Женевьев это не очень похоже, и он мрачно спрашивает:
- Что?
- Ничего, - отвечает она, пожимая плечами и отбирая у него ребенка, - просто подумала, что некоторые фанатки бы убили кого-нибудь ради возможности вот так посмотреть на тебя с Томасом.
- Иди уже, - машет он рукой и садится на диван. Хорошо бы что-нибудь почитать, пока Джаред не спустится. Давненько он ничего не читал.
Дженсен не был бескультурным олухом, но и большим поклонником чтения он тоже не был. Однажды на конвенте его спросили, какую и когда он читал последнюю книгу. Он честно начал вспоминать, и вспомнил, когда - на своем свадебном путешествии.
Лучше бы он этого не делал.
Дженсен страдальчески морщится, вспоминая тот несколько истерический смех зала.
- А вот и ты, - Джаред спускался с лестницы, почесывая живот под растянутой майкой.
- А вот и ты, - откликается он, улыбаясь непроизвольно.
- Застал Жен?
- Да, она даже позволила мне подержать наследника.
- Можно подумать, ты не умеешь держать детей. Ты прирожденный папаша.
- Держать умею, а вот заводить собственных...
Смех Джареда на удивление похож на тот, о котором Дженсен только что вспоминал.
- Мне как-то казалось, что у тебя с этим все неплохо, - выдавливает он, наконец.
- Я имел в виду, - Дженсен сохраняет каменное выражение лица, - что это разные вещи.
- А ты бы, вообще, когда-нибудь, хотел бы?... - спрашивает Джаред, и он неожиданно серьезен.
Дженсен прикрывает глаза и откидывает голову назад. Джаред садится рядом с ним и кладет ему руку на колено. Он никогда не может долго без тактильного контакта.
- Данииль не хотела детей, - говорит он, наконец, - мы это почти не обсуждали. Мне кажется, может быть, она и не может их иметь.
- Ты не знаешь? - Джаред очень удивлен.
- Нет. Я думал, настанет время, придет нужный момент, и мы все обсудим, а пока - мол, в любом случае, рано. Она никогда не говорила на эту тему, просто обходила ее, если что.
- Странно, - Джаред трясет головой. Дети - это то, что они с Жен обсуждали чуть ли не на третьем свидании. - Но теперь...
- Но теперь вопрос Данииль отпал, - заканчивает Дженсен.
- И?
- И - не знаю, Джей, не знаю. Когда я думаю про это, то вспоминаю про Леви, и... - рука Джареда перемещает к его плечу, стискивает его. - Блок какой-то.
- Но ты же знаешь, один больной ребенок в семье это не...
- Я люблю его, - Дженсен не слушает, - я его очень люблю, ты знаешь. Но.
- Я понимаю, - кивает Джаред и придвигается поближе.
- Пока ведь в любом случае рано, да? - Дженсен сдвигает брови и выглядит в этот момент очень юным и каким-то потерянным. - Еще есть время?
- Конечно. Ты в самом соку и еще долго таким и будешь, - шутит Джаред встревоженно.
Они сидят еще некоторое время молча, а потом, не сговариваясь, встают и принимаются одевать куртки.
Пора пропустить по стаканчику "У Джо".
Джаред, Дженсен. Так что было в том письме?
читать
Дженсен ненавидит высокие пороги - вечно спотыкается об них, не умеет смотреть под ноги, хотя у актеров привычка видеть пол не боковым - "нижним" зрением - является обязательной, ведь ногами всегда надо точно попадать в отметки, на которые будет нацелена камера. Но по неизвестным причинам на пороги - и на неуместно высокие ступеньки, кстати, тоже - нижнее зрение Дженсена не распространяется. Вот и сейчас он, словно выброшенная на сушу каракатица, кувыркается с очередного порога вниз, размахивая руками.
Джаред ловит, по своему обыкновению, вовремя.
- Прибереги свои таланты для бассейна, - советует он.
- Что-то ты, брат, нервный.
- Не я летел только что вниз носом.
Дженсен приподнимает брови, но Джаред пожимает плечами и отворачивается.
Остается только вздохнуть. Кофе, где кофе. Пусть сейчас будет слишком горьким - то, что надо.
Миша стоит, склонив голову, и изучает бревенчатую стену. Дженсен подходит к нему, чтобы не стоять дольше около Джареда. Джаред тоже удаляется в противоположном направлении, как будто до этого стоял тут только потому, что заранее знал, что Дженсен навернется, и воспринимая дальнейшее как свою тяжелую обязанность.
- Муравьи шли сначала вниз, - сообщает Миша, - теперь они идут вверх.
Дженсен хмыкает.
- Может быть, у них конец рабочего дня?
Миша задумывается.
- Нет, - говорит он, не поясняя. Дженсен снова вздыхает и садится на стул с надписью "Джаред Падалеки". Ему кажется, что его спина нагревается от этого сразу, как будто ему не стоило сюда садиться.
Или стоило, наоборот.
- Кофе, Экклз, - протянутый ему стакан уже остыл, но Дженсен не в том настроении, чтобы ворчать. Он и обычно не ворчит, что уж там. Не тот характер. Скорее будет просто сидеть мрачно, пока не придет Джаред, например.
Только не сейчас.
Джаред на другом конце помещения смеется нарочито громко, его смех отражается от стен и превращается в гул ударов по медной кастрюле.
Пора работать, черт возьми.
Происходит неизбежный съемочный день, и в какой-то момент Дженсен, наконец, понимает. По случайно брошенным словам, по неловкой паузе, по жестам. В лучших их традициях.
Но он ждет и молчит.
Терпение Джареда лопается к вечеру. В машине с Клиффом они едут с уже лопнувшим джаредовым терпеним. Джаред неотрывно смотрит на него, как будто внутри терпения оказался нервно-паралитический газ, и вышедши на свободу, он замкнул шею Падалеки в одном положении.
Когда они выходят из машины, то не успевают даже дойти до двери дома, как он открывает рот.
- Так что было в том конверте?
Письмо племянникам. Бумажка, испещренная попытками Дженсена нарисовать... что-нибудь. Они всегда этого требовали, и он всегда как не умел рисовать, так и не совершенствовался. Поэтому заклеивал он конверт, смеясь сам над собой.
- В том конверта была записка, - он вставляет ключ в замочную скважину, - а в ней вопрос "я тебе нравлюсь?" и квадратики для галочек: "да", "нет", "не скажу". Только я ее не отправил. Нам ведь лет тринадцать, судя по всему, и я побаиваюсь.
Джаред выругивается коротко и прижимается лбом к его затылку. У Дженсена на момент перехватывает дыхание и дверь вместе с косяком, порогом и стенами вокруг плывет перед его глазами.
Но потом он все-таки поворачивает ключ, и они входят в дом.
Сэм в конце седьмого сезона, после исчезновения Дина и Каса
читать
После того, как Сэм получил назад свою душу, его разрывало от ужаса: постоянно натыкаться на клочки того, что ты натворил, когда был не в себе. Ты или не ты? Дин говорил, "не ты, конечно, не ты". Но Сэм знал, чье лицо видели обманутые люди, чье лицо улыбалось получавшим деньги проституткам и оставалось нейтральным перед прощавшимся с жизнью "живцами", которых так удобно было использовать в охоте на вампиров, например.
Потом Кас уничтожил Стену, отделявшую спокойствие от ада в его голове. И ад вернулся, принеся с собой Люцифера. И Люцифер шествовал по его сознанию, как всадники Апокалипсиса - по земле; так, будто жили там всегда и забирали любое, как свое.
Но Дин научил его различать виды боли, листать их, как энциклопедию в школьной библиотеке, распознавать, как энтомолог бабочек. Дин понимал в боли, понимал поболее, чем кто иной из топчущих землю. Он учился этой науке под землей.
Боль очищала и причащала. Нет, то были не вериги и не бичи, но иногда Сэм понимал монахов, истязавших себя, чтобы дойти до нужного.
Впрочем, он понимал и страдающих ожирением, мучительно голодающих на диетах. Или сексоголиков, зарекшихся на целибат. Или детей с демонической кровью в венах, которые не отдаются порывам впиться в чужое горло под парой черных глаз.
Это, в принципе, все один черт. Не давать себе воли, не отпускать себя, иначе - бездна.
Впрочем, в его соблазне сладкого было мало. Люцифер смеялся и манил его пальцем. Еще он много рассказывал ему - про отца, про мать, про друзей из колледжа, про то, как именно все в жизни Сэма было спланировано мановениями его пальцев-слуг еще до того, как Сэм родился. Еще - про Дина.
Надо было терпеть и не слушать, учиться верить, что Люцифер рядом - не на самом деле.
Зато не отвлекаешься на всякую ерунду: например, не ненавидишь Каса. Это, в любом случае, задача Дина, ну конечно. Пусть и не его Стену недобог-переангел уничтожил одним касанием холодного пальца. Естественно, это неважно. Не в их случае.
(У бога, наверное, были бы теплые руки.)
(Если бы он вдруг решил все-таки удостоить их своим присутствием. А он бы не решил.).
Иногда ему кажется, что эмоции одного живого человека распределяются у них с Дином по двум черепушкам. Кому-то иногда недоливают. Сэм предпочитал считать, что Дину, хотя знал, что неправда.
Ему потребовалось не так уж много. Он вылечился. Ну, настолько, насколько они вообще это умели.
"Я себя чувствую хорошо, Дин. Я больше не чувствую себя виноватым".
"О, как с тобой будет весело теперь ехать рядом, зашибись", - мрачно.
Еще бы, куда ему такое понять. Дин плохо понимал его рационально, зато отлично - чутьем, оно его никогда не подводило, ни разу.
Сэм привык опираться на него. Каким бы не чувствовал себя целым.
(А он чувствовал себя как никогда целым. И все таки.)
- Дин? Дин! ДИН!
В то, что Дина не было рядом, не возможно было поверить.
В детстве Сэму приснился сон, а нем вервольф отхватил у него нижнюю половину туловища, совсем, так, что осталось только по грудь. Во сне он слепо полз за вервольвом, за остатками своих ног, и боли не было - был леденящий душу ужас - что позднопозднопоздно.
Тот сон казался ерундой теперь.
В то, что Дина не было рядом, невозможно было поверить. Да он и не поверил, схватился за карман. Сделал какие-то шаги. Надо позвонить... Бобби умер, Руфус, Элен... даже тот сумасшедший параноик. Бальтазар мертв. Кас - Кас исчез. Кэмпбелов нет, последнего он пристрелил сам.
Он сглотнул. Никого. Никого вообще. Все равно не веришь, нет, как же, только не с ними - только не Дин - только вот шаги дальше делать некуда. Он уставился на свои ботинки, на то, как они упираются в вымытый пол. И все-таки пошел, оглушенный тишиной и собственным сердцебиением.
Импала встретила его молчаливо.
- Детка, - сказал он ей, и понял, что сейчас комок в горле закончится чем-то нехорошим. Он никогда раньше не разговаривал с машиной, это была шиза Дина и только его. Отец тоже такого обыкновения не имел. - Детка, что нам теперь делать, а? - горло-таки пережало и он заткнулся.
Бензобак почти на нуле. Нужно заправиться. Вот что нужно сделать. Дин бы... а, закрой рот, Сэм. Никаких "Дин бы".
На мгновение ему кажется, что он видит в верхнем зеркале Люцифера, но он вдавливает педаль газа в пол и иллюзия исчезает.
До ближайшей заправки полтора километра.
Впереди - работа. Конечно, работа. Много-много очерченных мелом кругов и знаков, сожженных свечей, порезов от бумаги ксерокопий из библиотек. Как было, когда Дин был в аду, и он посадил себе зрение и стер все пальцы о кости, алтари и монеты.
(Тогда, кстати, не помогло ни хрена. Без Каса Дин бы там в аду и остался).
- Ну так я стал умнее, - говорит он самому себе и, смотря в зеркало, сужает глаза. - Я стал старше.
Импала слушает его, притихнув, как настороженная кошка.
Вопрос: Я иногда молчаливый ПЧ,
| 1. но спасибо скажу =) | 39 | (100%) | |
| Всего: | 39 | ||
@темы: буквы homemade, Фанфики
