Пейринг: J2
Жанр: не-АУ
Когда в ночи безбрежной
Когда в ночи безбрежной
Она спускается за мной во двор
и обращает скрытый поволокой,
верней, вооруженный ею взор
к звезде, математически далекой.
и обращает скрытый поволокой,
верней, вооруженный ею взор
к звезде, математически далекой.
Дженсен спит, и ему снится - жар, во сне редко так бывает, но его обволакивает теплом, и несет и несет - как в реке, и выбрасывает, и он выползает на скользкий берег и оступается. Дрожь пронизывает его тело насквозь, несонным ощущением, совсем как наяву, потому что выше, прямо на красной глине, сидит Джаред и смотрит на него немигающим взглядом.
Первая секунда яви - самая сложная. Он встает, с трудом нашаривая ногами пол - простыни обвязали его за ночь, точно сети. Утренняя дорога к ванной - самый трудный путь дня.
Что, спрашивает его Данни, уткнувшись в локоть. Она полуспит, свернувшись калачиком, он так не может, всегда раскидывается, мечется, воюет с постельным бельем. Ничего, отвечает он, что, что - утро, отвечает он.
Краны непривычные, он все еще пытается вертеть их не в ту сторону. Надо долго ждать, пока польется теплая. В трейлере все не так, там тебя сразу обдает кипятком, стоит ошибиться с градусом. Поворота крана или напитка, пошутил бы Джаред. А здесь проходят столетия, прежде чем по трубам дойдет горячее. Он не дожидается, плещет ледяным. Лицо мгновенно немеет, как от мяты.
Сегодня же не надо рано, бормочет Данииль, не шевелясь. Мятнолицый Дженсен шествует к унитазу, захлопывая пяткой дверь. Они не из той категории супругов. Джаред - тоже нет. Про незакрывающуюся дверь в туалет в каком-то мотеле даже фанатам умудрился растрепать, а до этого все уши прожужжал Дженсену. И прочим.
Но Джаред тут не риска шкалы, он, вообще, тот еще нервный тип. Женевьев половину своего дня проводит - если с ним, то успокаивая. Нет, Джаред, это не от твоих ручищ у Томми синяк, он ребенок, он упал, дети падают. Нет, Джаред, ты не забыл предупредить няню, она уже пришла, все в порядке. Да, Джаред, я тебя тоже.
Ну то есть - наверное.
А Дженсен - вовсе не нервный, просто некоторые вещи предназначены только для твоих собственных глаз и ушей. Пищеварение и все его проявления, в частности. Разговоры по телефону, он не выносит громкую связь. Личный дневник, только он такой ерундой не занимается - пробовал, не ушел дальше трех хорошо если строчек.
Дженсен, нет, он человек спокойный, как - как удав. Мороженая змея.
Он подходит к зеркалу снова, моет руки, вглядывается в свое лицо. Физиономия опухшая, ему уже не двадцать, чтобы с утра выглядеть цветочком. Щетина вылезла, взгляд квелый. Он смотрит на свою безволосую грудь, на белые, еще липкие ото сна веснушчатые плечи. Загар с него всегда слезает гуашью. Веснушки, наоборот, крепятся, как на суперклей. В который раз думает, не понимает, что в нем находят люди.
И тут же, вспышкой. "Ты меня доломал".
Больно. Дженсен ненавидит, когда - это - вспоминается вдруг. Но оно, если уж всплывает, то как труп из проруби. Непотопляемый. Он закрывает крышку унитаза, садится сверху, зажимает голову между коленей. В ушах шумит кровь, гулко, равномерно, успокаивая.
Тогда было холодно. На улице. В доме было, наоборот, слишком жарко. Но, вообще, был самый обычный день.
**
- Лови, - кричит Джаред. Дженсен ловит автоматически, выпускает из рук тут же, морщится.
- Что это за...
Джаред радостно гогочет и уносится в сторону осветителей.
- Он с самого утра невменяемый, - сообщает Миша, поддергивая рукава тренча. Они ему велики, но за пять лет можно было бы уже и привыкнуть.
- Прекрати мять одежду, - одергивает его Джинни.
Дженсен брезгливо смотрит на руки. Они все выпачканы в какой-то белой мути, которая расплескалась из лопнувшего воздушного шарика. "Лови", тоже мне.
- Это всего лишь сметана с водой. Не перевозбуждайся.
Пачкать тренч не стоит, поэтому Дженсен с удовольствием вытирает обе ладони о гладкие мишины щеки.
**
Понадобились годы, чтобы научиться кокетничать, лет через десять после того, как от него этого всерьез ждали. Но в девятнадцать ему хотелось, по сути, немногого - гонять мяч, заработать на апгрейды к тачке, отдать долг за ту поездку по Европе с Крисом. Они ездили, вообще-то, автостопом, но несколько раз сослепу влетели в неприятности - штраф за костер в неположенном месте под Гамбургом, оказавшийся слишком дорогим ресторан в Брюсселе, ну и та девчонка, что облапошила двух половозрелых дурачков даже не в самом Амстердаме - в дурацком его пригороде. Они долго - годами - не любили вспоминать об этом, но теперь уже ссылались на ту историю только со смехом. Время трансформирует, подменяет понятия, учит улыбаться собственной злости.
Да, тогда он не умел играть на публику, да и актером был никудышным. Помогли губки да глазки, но Дженсен того времени скорее бы сожрал чью-нибудь печень, чем признал это - с чувством юмора, кстати, тоже было туговато. Теперешний Дженсен комплименты частям своего лица сносил кротко. И даже пользоваться ими научился. Комплиментами, в смысле.
Потому что в тридцать, в тридцать пять - кокетство имеет другую окраску, другой фон, не звенит тревожными звоночками. Значит ли это, что я состоялся как мужчина, ржет Дженсен, и Данииль тревожно трогает его за плечо, все ли в порядке, ты опять внутри своей головы, вылезай, эй. Нам через полчаса выходить. И оденься, пожалуйста.
Значит ли это, что люди снаружи вообще теперь не понимают, о чем я.
**
Если ты жил в Техасе, будь ты хоть девяностолетней старушкой-бухгалтером, ты все равно не раз и не два видел, как объезжают диких лошадей. Жаркая пыль, взвивающаяся вихрями от каждого копыта, летящие соленые брызги, резкие окрики наездника, свист кнута. Иной раз кажется, что перевес на стороне животного, что всаднику никогда не справиться с силой природы, первозданной и самобытной. И есть такой неуловимый момент перехода, тот момент, когда самый норовистый и огромный жеребец - сдается.
**
Джаред не просто сел - обмяк на кровать. Широкие плечи сложились в недоуменную букву "м". Они ссорились, ужасно, выматывающе, и весь этот - неужели так мало прошло? - час хотелось сбежать, и вместе с тем изнутри ело понимание: никуда, никуда ты не сбежишь. Не из этой ссоры, не из этого пространства. Потому что то, что обрушится на тебя, стоит ступить за дверь, окажется гораздо сильнее. И его ты уже не перенесешь. Не потому, что ты малахольная девица. А потому, что в этот момент никакого "за дверь" в принципе, не существует.
А для двух взрослых мужиков, подумал Дженсен, это очень тяжелое понимание, что нельзя сбежать. Отпадает самый верный способ остудиться или отступиться.
На кровать Джареда придавило дженсеново "больше не-мо-гу с тобой", и Дженсен попытался поймать эти слова обратно, но было поздно. Они вылетели воробьями, развешались по комнате и зачадили, как мокрые носки над камином.
И что-то мелькнуло вдруг в джаредовом выражении лица, и он заискрился. Паровой котел пошел разогреваться. Джаред редко злился в полную силу, но сейчас, похоже, происходило именно это.
- Ну и вали отсюда, - едко сказал он.
Хорошо было бы перестать понимать, что происходит, но у Дженсена не получалось отключиться, не получалось разозлиться по-настоящему тоже или уйти в глухую несознанку - он, напротив, чувствовал каждую секунду всей кожей. Это было неприятно, как горячая вода на обгорелые плечи.
Такое уже было, он все никак не мог вспомнить, когда, а потом вдруг вспомнил - зажатая голова еще совсем юного, не такого плечистого Джареда - зажатая под мышкой дышащего перегаром завсегдатая канадских пабов, и кулаки другого завсегдатая, печатающие по ребрам Джареда, как по клавишам старой машинки. И как он бежал тогда обратно, вглубь дымовой завесы, нелепо размахивая руками, не веря в происходящее и одновременно не думая ни о чем, и как кричал сзади что-то Джеффри, и каким тяжелым оказался этот чертов канадец, так, что когда Дженсен стаскивал его с Джареда, ему показалось, что из пальцев начнет хлестать кровь от напряжения.
А потом был госпиталь, рентген - Джаред не хотел, но продюсеры заставили их сделать все по-человечески, и треснутое ребро, и хмурый оскал широкого рта, и ни слова благодарности, кстати. Слова появились позже, гораздо позже. И не ему. Он просто знал, что они были, ему рассказывали.
- Некуда мне валить.
Джаред смотрел исподлобья, выбирая, чем хлестнуть. Дженсен напрягся, надо было держать удар.
- Конечно. Где еще ты сможешь смотреть на людей, как на дерьмо, кто ж тебе даст...
Держать удар не вышло.
"Не по лицу", - заорало подсознание, но было поздно, костяшки уже впечатались в приоткрытые губы, и началось - Джаред попытался подняться, но не успел, Дженсен воспользовался тем, что руками тот на секунду оперся о кровать, и навалился на него всем весом, скручивая, придавливая, он сам не знал в этот момент, чего хотел, собственно, добиться. Как и любая настоящая драка, происходящее было ужасно нелепым, они валялись по кровати, как малые дети, ненавидя друг друга, колошматя руками и ногами беспорядочно - куда там постановочным красивым боям Винчестеров. Дженсен получил коленом под ребра, сам пнул Джареда в бедро так, что тот болезненно охнул, успел перевернуться, обхватил Джареда сзади, вывернул ему плечи, обездвижил, зажал коленями, ткнул лицом вниз, в сбившееся покрывало - только что не укусил. Замер, глядя в покрасневшее ухо.
Джаред дышал тяжело, глухо. И Дженсен понадеялся вдруг, что он промолчит, но Всевышний его просьбы не услыхал.
- Ты меня доломал, кажется.
Это был тот самый момент. И Дженсен не смог, просто больше не смог. Он открыл рот, тронул горькую шею языком. Повел выше, очертил это самое ухо. Ткнулся вовнутрь.
Джаред выдохнул со всхлипом, и Дженсен почувствовал вдруг, как бешено колотится его сердце.
**
Сейчас происходило совсем не то. Дженсен знал, что дважды в одну реку войти нельзя. Тот раз... собственное поведение казалось теперь верхом нелепости и наивности, как позапрошлогодние фотографии с вечеринок или школьные записки. Две недели он вел себя, как мудак, считая, что вершит правое дело. Но по-другому он не смог. Все началось с простого. Сначала он впервые по-настоящему поймал себя на том, что пялится и не может отвести взгляд - кажется, что за бред, так не бывает у взрослых людей - оказалось, что он ни черта не знает про взрослых людей. Тогда он еще не испугался, только удивился. А потом соотнес то, что происходит в штанах с тем, что происходит под ложечкой, и стало действительно - страшно.
И он сделал самую логичную, на свой взгляд, вещь.
- Эй, играем сегодня? У меня?.. - риторически спросил Джаред, качаясь в двери трейлера, как снеговик, до ушей замотанный в пуховик и шарф. Было холодно, снежно, темно, все время хотелось забиться в берлогу и спать, но обычно у Дженсена и тени сомнения не возникало, как реагировать на такие предложения посреди канадской зимы.
Не сегодня.
- Нет, Джаред, - раздельно сказал он. Сказать можно было, в сущности, что угодно, важно - как посмотреть. Дженсен смотрел холодно. Ему даже не понадобилось делать усилие, в конце концов, профессия в помощь. Щелкаешь тумблером в мозгу - это все ненастоящее. И вуаля.
Джаред не сразу понял, переспросил. Помялся в дверях, сделал недоуменную мину, пожал плечом. Ушел.
Дальше - главное было держать баланс. Между простой холодностью и видимостью обиды. Если бы Джаред решил, что Дженсен на него злится, он бы из кожи вылез, да и из Дженсена бы душу вытряс. Нет. Надо было проявлять ледяное равнодушие, как к чужому человеку, так, чтобы не подступиться. Словно он потерял интерес. Словно ему надоело - все это их странное, чересчур... чересчурное общение. И сам Джаред. У Дженсена это получалось, вполне получалось, только вот вечером - там уж хотелось выть и бить кулаками в стену. Но это наедине с самим собой. Не существенно.
Дженсену казалось, что он все точно просчитал.
Он ошибся.
**
Сейчас происходило совсем не то. И Дженсен сам не захотел бы входить в эту реку дважды, даже если ему заплатили бы миллион. Его по-прежнему колотит от одних только воспоминаний, пусть они - мазки на картине, не четкое видео. Красный стыд. Серая безнадежность. Глубже он не позволяет себе смотреть.
И вместе с тем, и вместе с тем...
Как Джаред выкинул вперед одну длинную ногу, уперся в комод, стоявший подле кровати, надавил, чтобы прижаться к Дженсену сильнее. Как Дженсен просунул ладонь сзади между обтянутыми джинсой ногами, нашел тяжелую мошонку, сдавил в горсти. Мое-мое-мое (красный стыд!..). Как Джаред извернулся, сколько мог, в его руках, оцарапал щетиной щеку, нашел губы, неудобным углом. Как обжег языком.
Дженсен мотает головой, старается избавиться от навязчивого. Он сидит в своем матерчатом кресле, от которого у него всегда болит спина, и смотрит, как белеют суставы на пальцах.
- Эй, ты.
- Чего тебе? - глухо отвечает Дженсен. Джаред лучится энергией, как будто бы дома его не держат полночи на ногах два ребенка.
- Хочу еще метнуть в тебя шариком, - жизнерадостно сообщает он. Иногда Дженсен не может поверить - просто не может поверить. - Прямо в рожу!
Либо Джаред заслуживает Оскара, либо...
Но это ведь каждый день так у них. Каждый божий день. Миша вдали ругается приглушенно, потому что сметана все-таки попала ему на тренч, и теперь он облился водой чуть не с головы до ног, пытаясь ее оттереть. Будни рабочей площадки.
Джаред перед ним переминается с одной длинной ноги на другую. Шарик в его руках - ярко-голубой. С отчетливыми сметанными прожилками.
Дженсен поднимает голову и смотрит на него. На этот раз он не обдумывает свой взгляд, ничего в него не вкладывает. Никаких походов в одну реку.
Он просто смотрит, и пусть Джаред как хочет, так его и понимает. Он больше не может ничего просчитывать.
Джаред внимательно смотрит на него в ответ, замерев.
А потом улыбается, размахивается как следует, и бросает.
Fin